Первый Рубикон - Страница 3

Сердце Цезаря радостно замерло, он старательно запоминал каждое слово, взглядом благодарил Верховного Понтифика за то, что тот не отказывает ему в великой чести, старательно подчеркивает ее перед ним, как бы приоткрывая двери в сияющий, волнующий мир, — Несколько лет я наблюдал за тобой, — не сводя глаз с Цезаря, неожиданно понизил голос Понтифик. — Мне нравится твое милосердие к людям, твоя обходительность со старшими и умение неустанно трудиться ради достижения цели. Но...

Несколько гулких шагов — и лицо Великого Понтифика почти вплотную приблизилось к побледневшему Цезарю, —- Я не одобряю твою постоянную склонность к риску. Пока она выражается в малом — в азартных играх с товарищами, излишне смелых разговорах... И потом, это неуемное честолюбие, жажда власти над ближними... Не пора ли научиться сдерживать себя?

Верховный Понтифик, казалось, знает о нем все. Цезарь словно врос ногами в мраморные плиты огромного гулкого храма, не зная, что ответить. Действительно, водилось такое за ним. Никогда не мог он остановиться на достигнутом. Все быстро надоедало ему, становилось пресным, скучным... Но разве он смел признаваться в этом Понтифику?

Тот словно почувствовал его смятение, поспешил на помощь.

— Если бы ты пошел по гражданской линии, удовлетворила бы тебя должность, скажем, войскового трибуна?

—Нет, — подумав, откровенно признался Цезарь.

—А эдила? — продолжил Верховный Понтифик, давая своим тоном понять, что ничуть не сомневался в таком ответе.

—Тоже нет.

—Ну, хорошо... А полководца — триумфатора? Цезарь пожал плечами.

— А консула?..

Цезарь молчал.

— Как! - воскликнул не ожидавший такого поворота Верховный Понтифик. — И это тебя не устроило бы? Тогда что — диктатор? Или — царская диадема?! Не случайно твой род по материнской линии восходит к римским царям!

Цезарь протестующе поднял руку: даже попытка вернуть царскую власть в Римской республике означала только одно — смертную казнь.

— Ну, ладно, ладно!— смягчился Понтифик. — К счастью, ты пошел не по гражданской линии. Мы еще вернемся к этому разговору.

Он хотел сказать еще что-то, но в эту минуту в храме появился встревоженный старший жрец.

— Говори! - приказал Верховный Понтифик и кивнул на Цезаря. - С сегодняшнего дня в этом храме для него нет секретов!

— Но эта новость... — замялся жрец.

— Говори!

— Сулла с тридцатью тысячами пехоты и шестью тысячами конницы высадился в Брундизии и идет на Рим! — выпалил жрец, — Сенат уже собрался на чрезвычайное заседание!

Цезаря словно опалило огнем. Он сразу донял, какая для него, племянника Мария, зятя Цинны — злейших врагов Суллы — опасность в этом известии.

Понтифик жестом отпустил жреца, спросил, глядя в сторону:

—На чем я остановился?

И, как было в его манере вести разговор, не дожидаясь ответа:

—У меня нет теперь времени говорить с тобой. Приходи…

—Завтра? – упавшим голосом уточнил Цезарь.

—Нет, - сухо ответил Верховный Понтифик.

—Тогда… через неделю?

—Нет! Сам видишь, время какое наступило. Не знаю, когда мы с тобой еще встретимся, и встретимся ли вообще…

9 III Как Цезарь вышел из храма, как спустился с Тарпейской скалы, он помнил плохо.

Никогда еще не был он так опустошен, подавлен, разочарован... Губы его были плотно сжаты от обиды, всегда оживленные глаза, сощурившись, не замечали ничего вокруг. Он никак не мог понять, почему Верховный Понтифик, человек, обладающий немалой властью, похвалявшийся своим могуществом, вдруг испугался Суллы. Впрочем, боялся же он до этого Мария, а затем — Цинны. Цезарь презрительно усмехнулся: вот почему Понтифик был так приветлив с ним, молодым жрецом, избранным на должность гораздо раньше положенного возраста!

Подумал о Сулле.

Сколько же ему было лет, когда он впервые увидел триумфатора? Тринадцать? Или двенадцать? Слышал до этого о нем часто. Как было не слышать, если в доме тетки Юлии, где Цезарь нередко бывал, только и говорили о Сулле. Становясь невольным свидетелем разговоров Мария с друзьями, чего он только не наслушался о нем. И о презрении Суллы к римским обычаям, его алчности, о необычайном властолюбии. Наконец, о безграничной жестокости, сочетающейся в нем с холодной иронией. Сам Марий неизменно отзывался о Сулле так: "Неблагодарнейший из самых неблагодарных!".

Однажды Цезарь не утерпел и спросил тетку, почему ее муж так говорит о Сулле. Юлия любила племянника, и шепотом, объяснила, часто оглядываясь на беседовавшего с сенаторами Мария:

— Когда тебя еще не было на свете, Сулла служил в армии Мария простым квестором. И не просто служил, а был, — ты только дяде об этом не скажи, — самым храбрым его офицером. Лишь он один из всего войска вызвался во время войны в Африке пойти послом к царю Югурте, чтобы обманом захватить его в плен.

— И захватил?! — забывая осторожность, восторженно воскликнул Цезарь.

— Тс-сс... — испуганно остановила его тетка. — Захватить-то захватил, но, и все лавры победы в войне хотел присвоить себе. Этого твой дядя не может простить ему до сих пор!

Цезарь увидел Суллу в канун его отъезда на войну с Митридатом. Никакого чудовища, каким рисовал его Марий: высокий, худощавый, обходительный человек. Дело происходило как раз после выборов новых консулов, и Сулла был сильно чем-то озабочен, даже расстроен. Хотя время от времени и улыбался, даже смеялся, то и дело повторяя: народ 10 Рима благодаря ему, а не кому-то другому, пользуется настоящей свободой.

"Сделал хорошую мину при плохой игре!— сказал потом Марий, собрав в своем доме как никогда много сенаторов.— Еще бы, ведь нам удалось провести в консулы неугодного ему Цинну! Теперь в отсутствие Суллы мы сделаем с Римом все, что пожелаем. И первое — объявим этого не благодарнейшего из неблагодарных врагом отечества!"